УТРО

 

Путешествующий эллин по развалинам российским

Ранним утром словно признак поспешает по трущобам,

Чтобы чувствовать, как прежде, мутный дым дионисийский

И нести его с собою до холодной крышки гроба.

Ах ты, барин-чужестанец, кто ж тебя сюда присватал,

Чтобы с цирковой повозкой целоваться дни и ночи?

По дорогам, по ухабам, по сухим жердям горбатым

 Все размечено давно уж, обрисовано. Но впрочем,

Видишь, как заря клубится, размыкая горизонты,

Как струятся ровным светом облака восточных весей,

И страны гипербореев все отчетливее контур,

И в глазах сверкают блестки серебристых поднебесий.

Утро ранее. Ядреный воздух вяжет грудь чужую,

Для туриста непривычен симбиоз гвоздик с навозом.

И кабак, что дышит тленом, жаждет мантию святую,

И роса на диком поле хочет походить на слезы.

В путь, крестьянин-сын-Эллады, по широким скудным нивам!

Солнце бледное, больное светит, словно с перепою.

И с разбитой головою ищет странник край счастливый

И поет невнятно песни в гамму с русскою струною...

 

ДЕНЬ

 

Вот уж день. Скрипят колеса расписного фаэтона,

Круг за кругом по манежу ищут часовые стрелки

Век минувший, век сгоревший, век бахвальства, век поклона,

Собирая самоучек безызвестные подделки.

Справа – поле, слева – поле, эта вечная равнина

Всех грозит в себя упрятать, и упрятать честь по чести,

Лучше времени не надо: час раба и господина,

Им теперь считать дороги предстоит надолго вместе.

Видишь – роща, зелень лета, зелень молодых народов,

Чья судьба еще сокрыта, оставаясь вне пророков.

Как прекрасен день, и чутки все изломы небосвода,

И легки весы столетий покаяний и пороков.

Впрочем, скоро будет город, где возможно заработать.

Солнце требует обеда, а в суме – сухие крошки.

Подаяньям – воскресенье, благодетелям – суббота,

А тебе среди недели пустоты дадут немножко.

Собирай ее, как камни для причудливого сада,

И клади в свою повозку от недобрых разговоров,

От лукавых сплетен-песен, от навязчивого взгляда,

И спеши, могучий эллин, от дешевого укора...

 

ВЕЧЕР

 

Город давит, словно разом весь гранит на плечи сложен,

В этом дымном полумраке все российское богатство –

И подъезды, что так сонны, и закат, что так тревожен,

И веселые герои, и подвыпившее братство.

Этот город для понятий вряд ли будет подходящим –

Алогичный и гнетущий, он ползет кольцом из масел.

Он живет еще. Маячат фонари в бетонной чаще,

И никто, пожалуй, в мире город сей не разукрасит.

В алом пламени заката тают плоские витрины,

В пустоте торговых залов бродит ветер, ходит ветер.

Посмотри же, как прекрасны эти дикие картины –

Их нигде на целом свете никогда бы ты не встретил.

Вот и ужин. Ржавый кофе, по прозванию «ячменный»,

Терпко падает в желудок, утолив дневную жажду.

Нужно мертвым быть, чтоб город показался вдруг мгновенным,

И быть ангелом господним, чтоб с ним встретиться однажды...

 

НОЧЬ

 

Фонари зажгись. Пора бы прятать старую повозку

Где-нибудь в одной из арок или в темном переулке,

Или во дворе тюремном, или в «тишине матросской» –

И падут на двор Лубянки звезды празднично и гулко.

Впрочем, лучше на природе коротать часы ночные,

Развести костер, поставить рядом с хлебом литр водки,

И разбить луга и рощи на гектары и на сотки.

Хорошо бы... Смрад и копоть ныне правят в этом мире.

Ну, скажи, друг-милый-эллин, кем разрушены Афины?

Время лечит, право слово, тех, кто ранен был в турнире.

Время лечит, право слово, даже тех, кто встал за спины.

Ах, какая ночь сегодня! - звезды падают устало.

Эй, приятель, умер что ли? - быстро же тебя сморило.

Ты проехал только сутки – много это или мало?

Хватит, чтоб порезать вены и воскреснуть из могилы.

Завтра – дальняя дорога, треплет ветер ткань забавно,

Что ему и фаэтону – им давно ясна дорога: В

 мир, где все так быстротечно, все так зыбко и бесславно,

В мир, где не найти приюта от острога до острога...