...И вообще, неизвестно, куда идет этот последний трамвай...

 

Грохочущий, скрипящий, со звенящими слепыми стеклами... Куда? Иногда кажется, что трамвай движется по кругу – за окном одни и те же дома огромного скучно-серого города. Да и города ли?

 

Вернее, что сер сам мир, и все остальное окрашивается соразмерно ему – и мосты, и набережные, и особняки с тусклыми фонарями, и случайные прохожие, невесть каким ветром заброшенные за полночь; и строгие липовые аллеи, и застывшие памятники и статуи, и мелкое крошево осеннего дождя. Все серо... и даже...

 

Но вот в трамвай заходит еще один пассажир-полуночник, возвращающийся откуда-то с вечеринки – ему хорошо, он улыбается и наслаждается своим счастьем. Ему хорошо. Несмотря на то, что этот город похож на кладбище с его вечными прямыми перекрестками, да и по сути он и есть кладбище.

 

И трамвай катится по тому свету, где сейчас тоже ночь, и дождь, и серость. И никто не может раздобыть для меня каких-нибудь красок, пусть и не масляных, а обыкновенных, акварельных, - и без того все плывет и размазывается перед глазами. Зато можно было бы раскрасить ночь – напудрить, подвести брови, наложить тени, накрасить холодные губы... и затем растворить все это в дожде...

 

В трамвае лучше, чем на улице – здесь не капает за шиворот, и влага не разъедает руки...

 

А еще можно что-нибудь нарисовать пальцем на запотевшем стекле, или просто расписаться, или оставить отпечаток ладони. Но серо еще и от того, что не знаешь, где в этом мире прячется правда – и существует ли трамвай, и пассажир, и...

 

...Кажется, что едешь уже целый век, и следующая остановка, увы, не твоя; и ехать нужно еще столетие, тысячелетие... А дождь и не думает кончаться. Да и бог с ним, с дождем...

 

Как интересно стекают капли по стеклу!..