1.
Поезд в Адлер прибывал почти заполночь. Проводники с нескрываемой спешкой выпроваживали пассажиров, успевая буркнуть на прощание с натянутой улыбкой нечто вроде «приятного отдыха». Тут же, еще в мыле, еще не успев отойти от дневной злости, когда глядели целый день, начиная с Туапсе, из окон душного вагона на сверкающее солнцем побережье, усыпанное довольными курортниками, хватались за веники и совки, чтобы все успеть до того, как состав осадят на запасный путь – и тогда будет возможность выбраться, наконец, из вагона, переметнуться через пути и, сбегая с железнодорожной насыпи на берег, окунуться в морскую прохладу.
Саше нравилось ночное море. Потому что оно и морем-то не было – оно казалось чем-то совершенно иным, у чего есть только этот берег и нет ничего остального, нет даже горизонта, которое обычно, при дневном свете, вставляет даже бушующую стихию волн, как картину в резной багет. Вот и купаешься как будто в бездне, в неизвестности. И чем дальше заплываешь, тем отчетливее и сильнее море тянет тебя за ноги в свои просторы и глубины, что невольно трезвеешь от всех подорожных пирушек и чувствуешь настоящий страх.
Успокаиваешься только на берегу.
Здесь весело. Девчонки плавать в ночном море мало отваживаются, зато с удовольствием, с визгом елозят по гладкой гальке туда-сюда вслед за волной. Особенно хороша Юлька – у нее прекрасные длинные волосы и точеные формы. Она была настоящей сагой сашкиной проводницкой студенческой жизни; сагой под стук колес, неделями кряду, из служебки в служебку; сага одного лета, неизвестно, с чего начавшаяся, и неизвестно, чем завершится.
В этот рейс у одного из пассажиров, большого любителя выпить в вагонной компании, удалось вымутить настоящий фотоаппарат-полароид – по тем временам вещь достаточно диковинная. Но и обошлось это Сашке недешево – больше, чем в пол-ящика классической пшеничной. Кассету Сашка успел прикупить еще на перроне в Сочи.
Сейчас он прихватил его с собой к морю – просто так, зная, что не зная: зачем?
Накупались вдоволь. И вот уже железнодорожная братия стала потихоньку обтираться и затем потянулась к своим вагонам – в свою рабочую каморку, к титану, к чашечке кофе; да и готовиться в обратный путь…
- Давай не будем спешить…
- Не будем.
Теплые волны перемешивались и перемешивали; ночное море озорничало и ни о чем не спрашивало; нежный мир двигался сам собой, и маленькая вселенная за насыпью запасных путей ничуть не прислушивалась сквозь шум волн к тому, что шептали губы.
Затем появился снимок – веселую стройную Юльку обнимали черные волны…
2.
- Александр Петрович, вы такие скучные рассказы задали читать. Даже не похоже на Чехова. А помните, как когда-то по ролям читали?
- Конечно, помню. Но ведь не все же время Чехову вас веселить. Да и веселья в его мироощущении очень мало…
Света была выскочкой, хотя и по делу. Так иногда бывает, и так бывает интересно. Если ее что-то задевало или у нее сложился свой взгляд по поводу, то молча сидеть – не в ее характере. Классу подчас ничего не оставалось делать, как слушать минут десять какой-нибудь диалог. Саше это нравилось, даже если отвлекались от темы и даже если педагогикой не поощряется подобная «терминология» спорщиков. Вот и сегодня был обычный урок.
- Ну, жил этот Ионыч, жил, - горячилась Света, - даже на кладбище на свидание ходил. Лучше места для любви придумать не мог, что ли? Да и какая там любовь. Все мямлился, мямлился, пока та не уехала.
- Во-во, - поддержали ее с задней парты мальчишки. – У нас после клуба: раз-два, и никаких страданий.
- Ну это у тебя, чудика, раз-два, - огрызнулась спорщица. – А у Ионыча… О! А потом растолстел, раздобрел, дом купил, лошадей, шмотки там разные. Зачем жил?
- Во-во, - поддержали снова с «камчатки». – Давно бы прикупил себе какую-нибудь, на экипаже бы как на «мерсе» катал и не мучился.
- И за сколько бы прикупил? – это уже Аленка со второй парты провоцирует.
- У нас в деревне? Да хоть за пол-литра.
- Как бы не так, - возмутилась Света. – У нас просто Смирнов привык по всяким шнягам околачиваться…
- А Ионыч, видите, не привык, - остановил Саша. – И к пошлости не привык, и к «шнягам», как вы говорите, тоже не привык. А впрочем, вы прекрасно поняли Чехова. Зачем жил Ионыч? Что ждал? Кого ждал? И любовь-то его, как цвет полевой, дунул ветер, и нет его…
- Так и есть, - поддержала Алена. – Он ведь про нее даже не вспомнил. Вернее вспомнил: а, это та, которая на пианино играет.
- Но вот одну вещь мы все же упустили. Не просто женщину искал Ионыч. Любви хотел настоящей и сильной, которая бы двигала солнце и звезды. Хотел, хотел… да перехотел.
- И что же?
- И ничего.
- И стоило писать рассказ ни о чем, - не то съязвила, не то растерялась Светка.
- Стоило. Когда от ваших красивых, ярких, романтичных, страстных надежд останется только одно ничего, может быть, тогда и вспомните Ионыча. Кстати, у меня просьба: не напоминайте о нем своим родителям. Не стоит. Похожих больше, чем не похожих. Это самая обычная и самая страшная история на свете…
- А вы?
- А что я? И я боюсь, и я чувствую, что он уже в глубине меня прорастает… Стану обычным Петровичем… И уже никогда не съезжу на море…
- А вы были на море? А фотки у вас есть? А покажете как-нибудь? Хотя бы один снимок…
3.
Все обычные фотографии делаются на память, полароидные – как память: со временем тускнеют, темнеют, теряют изображение, исчезают, не исчезая.
Саша уже давно забыл, в какой старой книжке или обычной тетради для конспектов, которых с вуза осталось огромное множество, затерялся тот потемневший снимок. Жена Наташа в бумаги мужа – нужно отдать этому должное – не заглядывала. Да и ничего особо любопытного там не было. Так, мелкий почерк, рассыпанный бисер, который способен был разобрать лишь его владелец, повествовал о последних днях Гоголя, о воскрешении мертвых Николая Федорова, об изношенных мыслях-перчатках Василия Розанова. Все это, вкупе с наивными стихами, которые греют душу лишь одному автору и которые живут где-то далеко в прошлом вместе с веселыми и бесшабашными друзьями и «боевыми подругами», с романтическим ожиданием под окнами, с тем же стуком колес, наконец.
Это весьма неинтересная частная жизнь частного человека, так и не схватившего с неба ни одной звезды. Жизнь, большей частью даже для его жены нелюбопытная – зачем все это? К тому же Наташа вышла за Сашку сегодняшнего, а не позавчерашнего.
Правда, он когда-то, под зимними фонарями в серебристых кругах березовых ветвей, имел неосторожность рассказать ей, как жил раньше. Да и не он один «обмишурился» подобным образом. Лев Толстой, к примеру, показывал свои дневники Сонечке Берс. Вообще, это занятная манера «любовного трепа на досвадебной скамейке» - подвиги, приключения, события, они, женщины – самая любопытная тема для нее и предмет гордости для него. Вот и звучали у калитки проводницкие байки, в меру приперченные любовным колоритом, припорошенные намеками. Вот и мелькали станции, где у каждого настоящего проводника всегда по жене. Вот и разудало шуршали купюры, которых было множество: с зайцев ли, которых засовывали на третьи полки, с водки ли, какой торговали из-под полы по ресторанным ценам (кто ж не помнит «полуталонное» начало 90-ых годов!)
Рассказывалось с азартом – да и быстро прошло…
Про море он рассказывал только один раз. Как-то весь рейс, едва успев отъехать от Челябинска, оформить билеты, выдать белье и «устаканить» вагонную публику, нашелся дядька, отпускник, поехавший в гости и прихвативший среди прочих подарков трехлитровую банку спирта. Вот двумя проводниками и с ним, пока жена не видит, и пили это дело трое суток подряд. Он вышел в Армавире, а до Адлера герои догонялись уже красным вином – благо, сердобольные старушки носили его по южным перронам в любом количестве и в любой таре. А потом, по приезду, полезли купаться – поплыли в ночь наперегонки. Пока внезапно не обернулись назад и не увидели, насколько далек был берег. Выбрались из последних сил и трезвые, как стекло.
Про Юльку он никогда не рассказывал…
Наташа наткнулась на снимок совершенно случайно – он выпал из какой-то книжки, когда в старой, купленной с рук стенке обломился злополучных пластмассовый держатель, и книги с рухнувшей полки скатились на пол.
Снимок был уже темным, плохо различимым, но еще хранившим контуры и основные тона.
- Ты мне про нее не рассказывал.
- Да это снимок с журнала. Там, где обнаженные наяды выходят из пучины ночной, - попытался отшутиться Саша.
- Ну-ну… И попадают прямо на моментальное фото, в одно мгновение, раз – и готово… Знаешь, я бы не хотела, чтобы в нашей постели обитала еще одна, пусть даже плохого качества изображения.
- Хорошо. Я выброшу этот снимок, - сказал Саша, небрежно бросил его на стол, заваленный бумагами, и полез, как все тот же Лев Толстой, замазывать трещины любви своими поцелуями…
4.
Березовый сухостой разгорался быстро и трещал весело. Просторная и светлая березовая роща за деревней с оврагом-ручейком по краю в октябре стала еще светлее; опавшая листва чуть пружинила под ногами, делая походку хитрой, лисьей. Идти было легко – как ни в одно другое время года.
Тем более в предвкушении праздничного шашлычка на день учителя, с легко узнаваемым перезвоном в сумке. Вообще, учитель дважды в году может и должен оторваться от души – от тетрадей, уроков, учеников, конспектов, заседаний, журналов, указок, мела, родительских собраний, методичек, карточек, контрольных, опросов, всевозможных «выйди вон», «сиди тихо», «иди к доске» и «что за класс попался» - на день учителя и на выпускной. И никакой тени, брошенной спьяну на моральный облик, и никаких поводов для суесловий…
Теперь костер горел ровно и спокойно.
- А ведь ты же, Александр Петрович, все равно когда-нибудь из нашей тмутаракани уедешь, не усидишь здесь, - так говорили Сашке уже четвертый год кряду, обычно после первых пяти стопочек, народных песен и второй закладкой шашлыка. – Что тебе здесь делать? Ты ж городской до мозга костей. Книги пишешь, занимаешься наукой… Теперь еще и ребенок растет. Что он здесь увидит?
- А сами?
- Что сами… Скажу по секрету: я, например, дурой была. То ли тогда из гордости своей не пошла за одним человеком на край света, то ли из-за нерешительности. Выбрала то, что поближе, что казалось понадежнее. Да и кудри русые, голос. Он неверно ни одной ноты не брал. Вот и перебралась когда-то давным-давно в лакированных туфельках в эту рыжую глиняную слякоть. Так что, Александр Петрович, вот такие вот шашлыки… А того, если честно, иногда вспоминала…
- И что?
- И ничего.
- Фотографию хранишь?
- Окстись, ты что, моего не знаешь?..
После песен под гитару и второго шампура Саша, обычно, содержание разговоров помнил уже отрывочно, словно в голове шпаргалки перемешаны. Возвращение из рощи до дому тем более оказывалось под плотной завесой тайны, а воспоминания собирались по крупицам лишь на следующий день из разговоров: кто что делал на самом деле и как кто кого куда провожал. Сплошная ерофеевщина, однако…
Утром, проснувшись, Саша увидел на полу зачем-то выдвинутые им неосторожно ящики письменного стола и полный беспорядок на полу: тетради, тетради, тетради, конспекты, записные книжки, карточки с орфограммами, исписанные наполовину листы, что-то зачеркнутое, карандаши, скрепки, снимок…
- Что, пьянь, не помнишь, как вчера свою черную наяду искал?..
5.
«Если бы я вел когда-нибудь дневник, то, может быть, и написал бы то, что лежит сейчас на душе. Написал бы обязательно о том, что время летит неимоверно быстро – не успел проснуться в понедельник, как уже пятница вечер – словно мчишься на машине без тормозов и отлично понимаешь, что если тебя куда-нибудь вынесет, то вынесет наверняка, и что первый же поворот станет для тебя последним.
Обязательно бы отметил парадокс, что течение времени хотя и очень быстрое, но ничуть не бурное…
Написал бы о том, что и делать-то уже в жизни особо нечего, и предпринимать ничего особенного не стоит – уже поздно, и ниши все заняты. И даже влюбляться уже не имеет смысла. Да, написал бы еще и про то, как с грустью смотрю в ванной комнате на свой живот – растет, зараза, не хватало еще складок, как годовых колец. А заняться собой – времени нет, потому что лень, а на лень половина времени и уходит…
Заметил бы еще в дневнике о том, что любовь к жизни становится привычкой жить, и даже не стоит выходить из дома, из комнаты, если того не требует работа, или какие-нибудь обстоятельства, или стук в дверь. Я разлюбил, чтобы приходили гости, чтобы звонили мне по телефону – нужно будет о чем-то разговаривать, беседу поддерживать…
Но я дневника не веду.
У меня почему-то даже не сохранился свой фотоальбом, где бы я начинался с детских штанов и сидел бы на коленках у мамы или у бабушки. Где-то в стенке, правда, есть среди прочих бумаг школьные фотографии, есть просто фотографии, есть снимок с Черным морем…
Не забыть бы его выбросить – и если настоящее пусть и не очень «кчемное», то пусть будет хотя бы спокойным, семейным, нежным. В конце концов, нельзя же все время думать только о том, что я хотел бы взять от этой жизни.
Зато она, жизнь, взяла от меня, выжала, вытрясла, выгребла, вынула, вымела все, что хотела – меня самого, и, наверное, записала меня как ненужный, но на всякий случай телефон в свою записную книжку. Потом, когда-нибудь, эта книжка кончится, как кончается календарь или тетрадка, и заведется новая.
Если бы я вел дневник, я написал бы, что…
6.
Хочешь разнообразить свой мир – переставь мебель. Эту старую истину, которую с умным «понятийным аппаратом» советуют современные психологи, и решила воплотить в жизнь Наташа. Спровадив ребенка на выходные к бабушке, она перевернула все вверх дном – с восторгом, с азартом, со страстью, с неповторимым чувством игры в перемены.
Они вдвоем уже никуда давно не выезжали. Года четыре назад выбрались в Питер, побродили с непременной «Балтикой-тройкой» в руках по Фонтанке, по Невскому, по Стрелке Васильевского острова; прыгали в Петергофе, как дети, по камешкам фонтана-обманщика, бродили поздним вечером по старым улочкам. Возвращались, жадно всматриваясь напоследок в вагонное окно. И вот теперь сидели сиднем.
И старая бесцветная и безвкусная мебель, приобретенная по случаю по соседям за весьма символическую цену, уже надоела, и избавиться от этого навязчивого чувства – пусть на время, пусть на чуть-чуть – можно было, лишь переставив шкаф из правого угла в левый и развернув скрипучий диван от одной стены к другой.
Все было, как у всех и как всегда…
- С твоими книжками с ума сойти можно. Все полки забиты. Пока вытащишь все…
Саша с удовольствием ответил:
- Это целое состояние сегодня. Если все продать, то машину купить можно.
- Да ты че…
- Ну, серьезно. Вон, тоненькая книжечка на Западе 25 баксов стоит.
- Так продай.
- Нет, исключено. Попробуй-ка сегодня собрать профессиональную библиотеку, будь то библиотеку учителя, или врача, или инженера. Безумные цены. На эти деньги можно было бы вагонами закупать разных там Коллинзов, Марининых, Суворовых, Донцовых и прочую «санта-барбару». А здесь… Я многое еще студентом покупал, с проводницких денег…
- Что, на своих подружек не все тратил, что ли?
- Как видишь, не все…
Разговор иссяк.
- Я, пожалуй, бумаги переберу, - сказал Сашка.
- Конечно. Бумаги перекладывать – великое дело…
И после небольшой паузы стоявшая на табуретке и разбиравшая полки Наташа вдруг со злостью сказала:
- И эту не забудь туда же на скрепку прикрепить.
С верхней полки книжного шкафа слетел черный снимок.
Он посмотрел на него, потом на жену – их взгляды пересеклись – потом снова на «черное море»; и выбросил его в картонную коробку из-под телевизора, где уже был разный бумажный хлам…
7.
«Мир, каким бы я хотела его видеть. Сочинение Светланы Сергеевой».
- Вот, моя неугомонная веселая выскочка…
«Я вообще не знаю, каким бы я его хотела бы увидеть на самом деле. Ну, выучусь, ну, выйду замуж. Может быть, уеду в город, поступлю в какой-нибудь институт. Может быть, еще что-нибудь случится…»
- Да уж, небогатая что-то сегодня фантазия…
«Конечно, у меня все будет хорошо…»
- Ну в этом никто и не сомневался. Мне бы сейчас подобные перспективы. Ладно, перевернем страничку…
«А вы, Александр Петрович, все же нас обманываете. Или себя обманываете. Вы же сами не верите в те картинки, которые так красочно рисовали перед нами. Разве что в будущем вам на Луну слетать недоставало – так уж на словах все прекрасно получалось.
А ведь будет все, как есть. Вы же сами когда-то рассказывали – помните? еще не по программе? О том французе, Мерсо, кажется, который араба убил и в тюрьму попал. И через три дня принял свою камеру, как единственный мир, который бы и хотел видеть. Так ведь?..»
- Что же ты пишешь… Ну-ну… ну, правда…
«Я ведь знаю, что это так. И вы будете ходить в своем старом костюме, простите, как всегда ходили – вот и весь будущий мир…»
- Да уж, костюм, действительно, уже никуда…
«У меня старшая сестра так о многом мечтала. А вот родила двоих, и ее мир теперь – от пеленок и кухни до огорода и скотины. И вспоминает-то только, как когда-то на дискотеку в клуб бегала. Разве это справедливо – мечтать видеть мир таким, каким ты его когда-то уже видела? Всю жизнь смотреть на старые снимки…»
- Старые снимки…
«Боюсь, что и со мной будет то же самое. Ведь это обычно? Ведь так со всеми бывает?
Я не знаю, что мне писать в этом сочинении. Когда была маленькой, хотела стать доктором или учительницей. Теперь смотрю на то, как вы в магазине макароны под запись берете, - не хочу. Найду какого-нибудь дядьку с деньгами, выйду замуж, а там уж пусть он сам за меня придумывает мир, который бы я хотела увидеть.
Что, наверное, теперь двойку поставите?..»
8.
- Привет, соседям! Что, Александр Петрович, решил с мусором разобраться? – сосед облокотился на невысокий штакетник, разделявший два участка. – Правильное занятие. Костерчик запалил… Ты коробку-то из-под телевизора не сжигай – пригодится еще. Кстати, ветер сегодня, так что посматривай…Смотрю, ты еще и обои ободрал? Ремонт затеял?
- Ну так как без обновления-то? Пока весенние каникулы идут…
- А у меня все руки никак не доходят. Жена, правда, подпиливает: давай да давай.
- Это они могут. Знаешь же, как в том анекдоте. Муж с женой разводятся. Судья спрашивает: «Чего разводитесь?» Муж: «Да жена у меня нудная». – «Как так?» - «Ну, сидим мы с друзьями на 1 Мая, пьем, а жена все нудит: выбрось елку да выбрось елку». «Да разве ж это повод? - удивляется судья. – Может быть, другие примеры есть?» - «Конечно, есть. Как вы думаете, можно прожить на одну зарплату?» - «Ну, если экономить, то можно», - отвечает судья. «Вот и я говорю, что можно, а жена все нудит: устройся на работу да устройся на работу…»
- Ха, я здесь тоже недавно анекдот вычитал. Муж просыпается утром довольный, счастливый. Жена спрашивает, что, мол, такой? «Да сон мне классный приснился. Будто бы тридцать лет тому назад сидим мы с тобой на скамейке, весна, птички поют, я делаю тебе предложение…» - «И что же?» - «И ты мне отказала…»
Посмеялись, понятно…
- Эй, Саш, смотри, бумаги ветер разнес, прямо к дому. Вон, даже в отдушину что-то залетело.
- Да там бетон, кирпич да банки в подполе. Ничего страшного. Сейчас соберу.
- Вечером-то что делаешь?
- Да особо ничего. Суббота как-никак.
- Может, по бутылочке сообразим? Не все же за тетрадками сидеть – мозги совсем в клеточку превратятся.
- Что же не сообразить. Вполне…
9.
Саша не хотел особо отмечать день рождения. Но юбилей – 30 лет – как-никак требует приличий: в виде хорошего стола с сыром и сервелатом, гостей желанных и по службе, горячего и горячительного. Да, придется забираться в долги – до зарплаты еще путь не близкий, а картошкой в мундире гостей потчевать вряд ли станешь.
Впрочем, хоть и не хотелось праздновать, а праздник все же чувствовался. С утра по дому он летал как на крыльях, да и из дома в школу тоже почти вылетел, поцеловав Наташку и напомнив, что разные там компоты и соления на кухне в подполе у стены. Она улыбнулась, сказав, что и без него знает, и заметив, что галстук он так и не повязал.
- Ну не люблю я эту чертову удавку…
- Ладно-ладно. Не задерживайся…
…В классе на доске было большими буквами и цветными мелками написано: «С днем рождения!» («Без ошибок», - это он сразу отметил). На столе – цветы.
День рождения – это прекрасный повод для свободы: нет, не учительской, детской прежде всего.
- Александр Петрович, давайте не будем сегодня диктант писать, - заскулили малыши-пятиклашки с добрыми и чистыми глазами.
Конечно, не будем писать. Так, повторим правила, напишем какое-нибудь простенькое упражнение…
- Александр Петрович, да зачем сейчас новая тема? Давайте просто поговорим о чем-нибудь душевном, - это уже старшие.
Конечно, поговорим. Не загружаться же, и вправду, сейчас Петрушевской или Айтматовым. Зачем в нашей уральской тьмутаракани страдания из Чуйской долины и бесконечные поиски смысла жизни.
- А на выпускной куда поедем? Давайте на озеро.
- Это уж только с родителями нужно решать.
- А что возьмем?
- А что вы имеете ввиду?
- А что вы, как еврей, отвечаете вопросом на вопрос? – это уже шутники с задней парты.
- А что?
- Нет, ну правда. Серьезно. Не из поесть, конечно…
- Что возьмем, что возьмем… Хорошее шампанское, чуть-чуть полусухого молдавского вина, красного и белого…
- И все это под хорошую водочку, - это все с той же «камчатки».
- Сейчас, обрадовались…
Ближе к звонку новая тема:
- Дома-то, наверное, уже стол приготовили, ждут вас с нетерпением, Александр Петрович. Может, вместо «пары» только один урок проведем? Все равно ведь последние в школе…
Он возвращался домой с большим букетом цветов…
10.
Его никто не встречал.
Дверь была закрыта.
Он поставил свой пакет с учебниками, тетрадями и конспектами у стены, переложил цветы в другую руку, нашарил в кармане ключи.
В доме не было совершенно никаких запахов – ни жареной курочки, ни ароматной подливки, которую именинник так любил. В доме не было никаких звуков – магнитофон молчал, телефон был отключен. В доме, казалось, не было даже солнечных лучей, хотя день был настолько ярким и прекрасным.
Саша замер в растерянности и даже не стал разуваться. Прошел по коридору, представив, что играет в странные прятки, - заглянул в зал, в детскую, в кабинет. Наконец, вернулся на кухню.
На столе стояла пыльная трехлитровая банка соленых огурцов и рядом с ней на ярко-белом пластике стола – черный снимок…
Он сел на табурет, закурил, взял фотографию, больше похожую на черный квадрат Малевича, и долго в нее всматривался.
И видел, как поезд добрался до Адлера заполночь, как спешно высыпались оставшиеся пассажиры на перрон, как появились в руках веник и совок, как он бежал с железнодорожной насыпи к морю, у которого был только берег и темная безграничная бездна, как Юлька елозила по гладкой гальке туда-суда вслед за волной, как ночное море озорничало, все перемешивало и ни о чем не спрашивало, как ее ревниво обнимали черные волны.
Он достал спички, и пламя поползло по уголку снимка.
- Давай не будем спешить…
И он приподнял угол фотографии, чтобы пламя как можно медленнее ползло по черному глянцу.
- Не будем…
Челябинск, 2003
|