«Что ты все думаешь о себе. Ты бы подумал о людях».
- Не хочется…
В. Розанов. «Уединенное».
* * *
«Скоро кончатся дни мои. О, как не нужны они мне. Не тяжело это время, но каждый час тяжел…»
Так умирал в 1918 году Василий Розанов в Сергиевом Посаде, в холодном нетопленом доме, когда за окном хрустели крещенские морозы. Умирал от нестерпимого голода, в полной нищете, обреченный и заброшенный.
«Вот сейчас лежу, как лед мертвый, как лед трупный…
Ну, миру поклон, глубокое завещание никаких страданий и никому никакого огорчения.
Вот кажется все!..»
Похоронили его на кладбище Черниговского скита, в стороне от дорог, в стороне от Троице-Сергиевой лавры, в стороне от Эдема. Похоронили рядом с мятежным и одиноким Константином Леонтьевым. У Леонтьева была черная надгробная плита, у Розанова – деревянный крест. В 1923 году, когда погост сносили, плита была расколота, крест – сожжен.
«Праведны и истинны пути Твои, Господи!..»
* * *
Все поставлено с ног на голову: и смысл духовных ценностей, государственного устройства, современного творчества; каждый из нас осыпан своими желтыми листьями выше крыши – достаточно бросить спичку. Ныне – эпоха всеобщего равнодушия; и духовную пустоту начинает заполнять выгода, расчет, грубый позитивизм, «предметы первой необходимости». В конце концов, все это складируется, гниет, хламится, что невольно вспоминаешь господина Плюшкина.
Прав Чехов: нет ничего непоэтичнее прозаической борьбы за существование.
Личных трагедий и переломанных судеб нам не избежать. Чтобы «спастись от ближнего», кто-то обращается к богу, которого очень любит, но никогда не видел и не чувствовал; кто-то моделирует свой мирок из непонятных отвлеченностей и условностей, на манер игры поэтов серебряного века; кто-то наполняет себя красотами природы и ведет жизнь бесполезного отшельника; кто-то – и таких большинство – с головой окунается в быт, в вещи, в мелочи.
А в итоге: «Страшная пустота жизни. О, как она ужасна».
«Самая почва «нашего времени» испорчена, отравлена», - вот оно, извечное отношение современников к своей эпохе. Розанов не был здесь исключением. Было бы очень просто сказать вслед за Саровским: «Спасись сам, и через тебя сто спасутся». Но как спастись? Что для этого нужно делать?
Индусам легче – они, как стеклянные пробирки, всякий раз наполняются новым веществом, постоянно превращаются из одного в другое. В России же, увы, подобные фокусы не проходят: мы привыкли разбрасывать, а не собирать; мы раздариваем свои мгновения, словно подарки из рождественского мешка; праздники проходят – и ничего не остается, кроме «убытков». И раз уж пошло такое сравнение, то заметим – в мешке у Деда Мороза нет особых ценностей, там более безделушки-безделицы…
Творчество Розанова – тот самый мешок? Он прекрасен до праздников и совершенно не нужен после них. «Бог послал меня с даром слова и ничего другого не дал. Вот отчего я так несчастен…»
* * *
В конце концов, кто такой Розанов?
Когда Вл. Соловьев отказал ему в звании философа, обозвав «пификом и оргиастом», была ли в этом справедливость? Несомненно. «Васька дурак Розанов» крайне нелогичен, невоздержан, бессистемен; добрая половина его философских изысканий «притянута за уши»; за ним не числилось ни одной «столбовой» идеи. А потому «ничего, кроме господина Розанова, мы не видим» (Соловьев). Наш герой не сделал ни «открытий», ни «закрытий».
Когда-то он написал о Герцене: «Целый базар в одном человеке… он был весь шум, гам, без нот, без темпов и мелодии». О Герцене ли писал Розанов? Или ему изменила проницательность – «Былое и думы» есть одна из немногих гармоничных книг в нашей литературе?
Базаром жил именно Розанов. Подчас это был «блошиный рынок»: «У меня какой-то фетишизм мелочей. Мелочи суть мои боги. И я вечно с ними играюсь». Достойное ли философа занятие? Как искусство, построенное по принципу «что вижу – о том и пою», воспринимается зачастую атрофированным, так и философия, сотканная из мгновенных мыслей, «листьев», представляется ущербной.
Розанов философом не был… Он был кем-то другим.
* * *
Розанов, когда думал о русской литературе, находил в ней истоки философии нового времени – именно с литературы и начался Ренессанс. То, что в основе русской философии лежит русская словесность, - мысль сокровенная и для Вас. Вас. любимая. И свое имя он связывает более с литературой, нежели с философией.
«Я ввел в литературу самое мелочное, самое мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта». И за это сразу же поплатился: «Розанов – крючник, обхаживающий задворки и вонькие дворики» (А. Белый. «Начало века»).
Вот и выходит: для философии Розанов был слишком эмоционален и мелочен, для литературы – излишне одомашнен. Впрочем, эту одомашненность, обытовленность уловил в свое время Ремизов и возвел в художественную форму, в свой культ.
Розанов же свои мысли сюжетом не очерчивал и образами не расцвечивал. Правда, оговорил: «Суть литературы не в вымысле же, а в потребности сказать сердце». Всю свою жизнь он только тем и занимался – говорил сердце. Это был некий ужасающий своей прямотой и искренностью апофеоз «сердечной поэзии».
Розанов был поэтом…
К нему приходили строки – он их записывал; ему недоставало лишь одного – свести воедино, а потому: Розанов поэтом не был…
* * *
У Вас. Вас. не имелось черновиков (или чистовиков). Даже свою первую «глобальную и серьезную» работу в 700 страниц «О понимании» он писал на одном дыхании – «она словно вылилась из меня». Не удивительно, что академическая философия над ней посмеялась (кстати, совершенно справедливо). Не удивительно также, что половину тиража продали «на обертки».
Провал был полный, но не смертельный…
* * *
Тут, как на грех, Розанов женился…
И женился на Апполинарии Сусловой, бывшей возлюбленной Ф.М. Достоевского; она была старше своего жениха на 16 лет. О чем думал Розанов? О страсти ли? Или был во всем этом какой-нибудь расчет? Впрочем, он оговорился единожды: «Она же (Апполинария) – возлюбленная Достоевского!» Ему нужен был «живой Достоевский – и он его получил. В то время Розанов сидел за «Легендой о великом инквизиторе Достоевского» – именно эта книга принесла ему успех и сразу выдержала несколько изданий. Достоевского он боготворил всю жизнь; Апполинарию – ненавидел.
Все дети Розанова от последующей связи будут внебрачными (она не даст согласия на развод). Исследователь же запишет: «Истоки миросозерцания Розанова восходят к утверждению им семейного вопроса как главного в жизни общества». Согласимся, но добавим: этот вопрос был далеко не продуктом одного только ума…
* * *
Чем же был Василий Розанов в русской литературе и философии?
Человеком.
Он пришел и сказал: «Вот я пришел»; вот мои мысли, мои чувства, моя правда и искренность; вот моя непосредственность и загадочность.
Когда лакей Петрушка произнесет «Кушать подано», мы все уставимся на дичь – на крылышки, лапки, гузку; начнем делить и раскладывать по тарелкам. Розанов на блюде вынес самого себя. И гурманы, естественно, сразу почувствовали вкус таланта. «Затем, сказать ли: мои книги – лекарство, а лекарство вообще стоит дороже водки. И приготовление – сложнее, и вещества (душа, мозг) положены более ценные…»
Розанов – случай в России действительно беспрецедентный. Да, говорил С. Франк, что русская философия субъективна, индивидуальна – но не до такой же степени! Мысль Франка приемлема в отношении частных воззрений, но никак не в отношении личности. Все творчество Розанова не имеет ни философской, ни литературной ценности в том системном понимании, к которому мы привыкли. Слишком все зыбко, слишком легко отказывается он от себя прежнего, очень часто его мысли оказываются «изношенными перчатками», хотя «против души не было сказано ни слова». Был просто «зафиксирован» мыслящий человек.
* * *
К счастью, Розанов оказался мыслителем с несложившимся мировоззрением. «Блаженны нищие духом, ибо они Бога узрят!»
* * *
Чаще всего «Уединенное» и «Опавшие листья» называют лирическим философским дневником. В этом есть доля истины, как она есть и в том, что все, написанное им, - краски осени.
Вас. Вас. не ставит дат – они ему вдруг оказываются не нужны; важен повод для мысли, ее сиюминутный маркер; та игла, что «прочертила по душе». Розанов не дисциплинирован…
Вас. Вас. не утруждает себя ни хронологией, ни расшифровкой имен, ни пояснениями – то, что он пишет, лучше всего понятно лишь ему; для него читатель то же, что упряжь для балерины…
«Какой вы хотите для себя памятник? -- Чтобы показывал зрителю кукиш…» Этот знаменитый «кукиш» сродни «пощечине общественному вкусу».
Но разночтение все-таки есть. Возможно, Розанов боялся своих современников; он искал защиту для своей искренности…
* * *
Нашел – в юродивости. Гоголь в свое время оправдывался в «Авторской исповеди» за свою «Переписку с друзьями» – «если бы я мог выразиться лучше!» У Розанова печаль непонимания была не меньше гоголевской; только поступил он по-обыкновенному: не понимают – ну и черт с ними…
Имеет ли к философии отношение рай, наполненный арбузами? Или поношенные перчатки, или записки горничной? Хорош ли тот критик, считающий, что «драть за волосы писателей очень подходящая вещь»?
«Родила червяшка червяшку.
Червяшка поползала и умерла.
Вот наша жизнь…»
Что это? У Вас. Вас. действительно была страсть выдавать себя за простачка и чудачка. Вдобавок ко всему, любил «послюнявить и помусолить». Ему ли разбить на осколки, к примеру, немецкую классическую философию? Но…
Вспоминается известная шутка про Балакириева, попавшего однажды на светский раут.
- И как ты, дурак, сюда попал?
- Да все через вас, умников, перелазил…
Идти против всех – опасное дело; можно ведь и по шапке получит. Потому-то искони с дурака спрос меньше…
* * *
Первое крупное «дурачество» Розанова – «Люди лунного света», предвосхитившие своим влечением, полом и анти-полом, гетеро- и гомосексуализмом теорию Фрейда. Розановские женомужчины и мужеженщины, конечно, - детский лепет, но сути это все же не меняет. Розанову нужно было найти бога плотских отношений, который сводит людей в семью, но и который эту же семью уничтожает.
Вообще, вопросы пола забавляли Вас. Вас. То он упрекнет Гоголя в некрофилии, то назовет толстовскую Катюшу Маслову лесбиянкой и т.д. и т.п. Не скупился мужик в выражениях…
Можно, конечно, вслед за другими связывать эту «заинтересованность» с проблемами с Апполинарией или еще с какими-нибудь, нам не ведомыми. Поступим же проще – представляя человека, проблему пола не опустишь, не закроешь на нее глаза. Розанов по своей натуре не был сексуально одержимым, он был человеком домашним, семейным. И это было уже хорошо.
* * *
«Государство появилось тогда, когда в женщине проснулся инстинкт проституировать…»
Это – одно из постоянных чудачеств Розанова; проститутка для него была одной из философских констант. Ничего нового, собственно, наш герой не сказал: все мы продажны, только в разной степени. Зато за живое задел, право собственности нарушил.
На поверку же неизменно выходит, что торговать телом – занятие невинное; винное – торговать духом.
«Пишу ли я книги для читателя? Нет, пишешь для себя.
- Зачем же печатаете?
- Деньги дают…»
* * *
«Я мог бы наполнить багровыми клубами дыма мир… но не хочу… И сгорело бы все… Но не хочу. Пусть моя могилка будет тиха и «в сторонке»…
Ницше четко определил: «Мужчина – воин». Но Розанов воевать не желает, не ему махать шашкой и лететь на вороном коне. Бердяев в «Судьбе России» назвал его «гениальной русской бабой, мистической бабой» (правда, восхищался им и как стилистом, и как человеком, не боящимся противоречий).
Добрая часть розановских «листьев» – причитания: «Вся жизнь моя была тяжела. Свунтри грехи. Извне несчастия. Одно утешение было в писательстве. Вот отчего я постоянно писал…»
«Есть люди, которые рождаются «ладно» и которые рождаются «не ладно». Я рожден «не ладно»: и от этого такая странная, колючая биография».
Колючего в Розанове ничего не было; так, иногда иголки, шпильки… Больше всех шпилек досталось евреям, относительно которых Вас. Вас. так и не смог определиться – то ли любить их, то ли воевать с ними. Иногда укалывал писателей, а Щедрина вообще назвал конюхом…
Розановское мышление импрессионистично; оно целиком основано на впечатлениях и деталях. Хотя Розанов оговаривается: «Не всякую мысль можно записать, а только если она музыкальна». Мне представляется, что здесь он слукавил – и записывал себя без разбору. Впрочем, это не упрек – и автору данных записок такое движение не чуждо…
* * *
«Люди, которые никуда не торопятся – это и есть божьи люди. Люди, которые не задаются никакой целью – тоже божьи люди».
У Розанова всю жизнь не было цели – у него отсутствовала «духовная одержимость», он не ставил перед собой глобальных задач. Розанов обходился малым – и в этом малом видел залог огромного. Вас. Вас. – божий человек…
У Блока есть образ старцев, которые
Рубили сруб горючий
И пели о своем Христе.
«Свой Христос», «полевой Христос» бродил по России из дома в дом. Пришел и к Розанову. Правда, в двух лицах: Бог-любовь и Бог-быт. В каждом образочке, в каждой церковной службе, в каждой вещи – «ибо все вещи от Бога». Отсюда и особое восприятие божественного – восприятие ребенка. «Какие добрые (иногда) бывают попы. Иван Павлиныч взял под мышку мою голову и, дотронувшись пальцем до лба, сказал: -- Да и что мы можем знать с нашей черепушкой?
Сам тон настолько близок к провинциальному читателю, не отравленному философской демагогией, что он с умилением воспринимает сие как святое откровение и доброе начало – он улыбается добродушно, и в этот-то самый момент не может даже представить за собой злого поступка или умысла.
В том-то и ценность. Может ли писатель сделать человека чище? – да, может, и обязан это делать. Розанов, впрочем, поступил не по-писательски, и не по-философски – по-человечески, обыкновенно…
* * *
Розановский Бог – домашний; спокойный, позвякивающий иногда кухонной посудой, как домовой (именно как домовой), сотканный из печного дыма, да и тех же самых печных вьюшек, о которых Вас. Вас. так сокрушался – мол, «нет заботы».
Там, где есть Бог, - дом; где Его нет – кабак. «Бога вообще в кабаке нет. И сущность Х1Х века заключается в оставлении Богом человека».
Церковь у Розанова гораздо ближе к человеку, ибо сосредоточена в мелочах, в движениях, в жестах. «Провел рукой по волосам. Кающегося и изнеможенного обнял ли. Вот слово церкви».
«Все больше и больше думаю о церкви. Чаще и чаще. Нужна она мне стала…»
* * *
«Нужность Бога» объясняет всего Розанова. Н. Бердяев справедливо относил Розанова к типу русских богоискателей – они чувствуют, что Бог рядом, но, ища Его, то приближаются, то, напротив, отстраняются от Него. Чаще всего Христа прочитывают по-иному – ждут неканонизированного, без пыли веков; Того, Кто бы им дал «мудрость и огонь».
Судьба богоискателя всегда трагична. Любой богослов нашел бы у Розанова пригрешений на несколько томов, как это, впрочем, и было сделано епископом Гермогеном, потребовавшим отлучения Розанова от церкви (по примеру Толстого) – помешала революция, дело закрыли.
Наш герой пришел к опасному разделению: Бога вообще и Христа в частности. Последний у него предстал темным ликом. Посмертная книга Розанова – «Апокалипсис нашего времени» – поставила итоговую точку: «Христос на самом деле невыносимо отяготил человеческую жизнь…» Он – «Таинственная Тень, наведшая отощание на всю землю…» «Евангелие есть книга изнеможений…» «Христианство – неистинно…»
«Ругать» Христа – занятие не такое уж новое, и кроме того, занятие довольно мерзкое. Действительно ли у Розанова – Мертвый Христос, как у Ганса Гольбейна, Христос, «от которого вся вера может пропасть»?
Розанов никогда не терял Христа. Усомнился же в другом – вслед за Толстым – «Что же это за христианство, которое приносит одни несчастья?» Обытовленное понимание Живого Бога, Бога-Помощника, Бога-Судью, Бога-Спасителя не принимает, как оказалось на поверку, многих заповедей. Человек знает, что безгласность и бессильность убийственны; человек любит другого человека – и не может его бросить; наконец, в человеке есть те «жалкие страсти», воздыхать о которых не запретишь.
«Слабы мы, ибо человецы суть». Да уж, лучше не попадать под эти ножницы… Вас. Вас. кажется, что Евангелие завело его в тупик…
* * *
Печаль Розанова о Христе – есть печаль Розанова о человеке: найдут ли друг друга? Так уж вышло, что все писания Розанова поставили больше вопросов, нежели дали ответов. Уникальность же в том, что наконец-то «был напечатан» просто человек, были преданы огласке его мысли и чувства, причем, такими, какими они появились с самого начала…
О чем писал Розанов? – о Розанове…
* * * (Вместо послесловия)
Весь вечер – усталость и скука.
Здесь, в царстве забытых вещей,
Ищу я случайного друга
Среди одиноких теней.
Гуляет сквозняк по паркету,
В часах истекает песок;
И я с невидимкой-поэтом
Дописываю эпилог.
Сегодня пришторены окна;
За окнами, там, где луна,
Небо уныло и блекло,
Как дома напротив стена.
А город глядит исподлобья
Фонариком площадным,
Горящие окна, как хлопья,
Сливаются в призрачный дым.
Расчерчен квадратами верно,
Весь город похож на погост.
И невидимка примерный
Опять заступает на пост.
Он строг, он лукав, он опасен,
Он входит в любые дома,
Довольствуясь сумрачным часом
И окружением. Тьма.
И страшно от этих предчувствий,
Бессонницы тягостна власть.
Но Светлый Отец не допустит,
Чтоб жизнь моя оборвалась.
Скорей же туда, где свобода
Еще не очерчена и
Спешит до конца небосвода
Поймать отраженья Твои!..
1996
|