Вот! В.Р-в.
(из одного комментария)
* * *
…Когда даешь в школе на уроках первый том «Войны и мира» Л. Толстого, у детей возмущение ужасное – французским текстом – и «глаза бегают» с основного текста на перевод. Детей понять можно. Мало того, что они не знают французского языка; они еще не знают, что французский язык на страницах русских писателей послепушкинской эпохи – язык болтунов, и никакой иной функции, кроме «правдивости изображения высшего света», не несет. А потому его можно вообще не читать: пролистнул несколько страниц – ни глазам, ни Толстому не больно.
Куда сложнее обстоит дело, когда на русский язык «переводится» русский же текст, когда страница расколота надвое, когда цифра-сноска заставляет тебя разбирать мелкий шрифт комментария, почти петит, - и постранично!.. Это, правда, жестоко. Как-то я приобрел материалы к биографии Вл. Соловьева, собранные Лукьяновым (не путайте с нашим нынешним поэтом Матросской тишины). Дотошный биограф к концу второго тома насобирал почти две тысячи сносок: и бедный читатель должен две тысячи раз оторваться от изложения, чтобы глянуть – чегой-то там под цифиркой указано?
Теперь вот г. Розанов со своим комментаторством…
* * *
«Вчера – случай, сегодня – случай, так уж выходит – не случай, а закон». Мы же перефразируем этот разговор, подслушанный Розановым: «Вчера комментарий, сегодня комментарий, так выходит – уже не комментарий, а жанр». Именно жанр и будет главной целью нашего поиска. Если найдем – может быть, и таинственный Розанов приоткроется…
Мы уже привыкли к комментарию как к части книги («послекнижие»), где дается информативная историческая справка и пояснения, «расшифровка текста». Мы привыкли и к постраничным сноскам, в которых чаще всего указываются источники или различные работы на заданную тему.
Но комментарий как жанр философского творчества! – это и для субъективного русского мышления в диковинку. «Купол храма» В. Розанова, выбранный нами как отправная точка, представляет комментарий именно как жанр, творческий и яркий, имеющий полное право соседствовать с общепринятыми жанрами философской мысли (трактаты, статьи, диалоги, эссе и т.д.).
* * *
Поначалу, зрительно, жанр комментария лучше всего сравнить с шахматами: «ход белых», «ход черных». На странице – не один автор, а двое; первый делает ход – второй его парирует. В «Куполе храма» - это проф. Сикорский и Розанов.
Это похоже на диалог – внешне. В глубине же жанр комментария чрезвычайно авторитарен – комментатор расправляется с текстом, как мясник с тушей: очеркивает то, что ему нужно, выбирает то, что ему выгодно, ставит свои метки туда, куда хочет. В этом смысле даже мои излюбленные подчеркушки в заметках (курсивы) уже могут стать жанром – акцентируя внимание на том или ином слове, можно изменить смысл всей цитаты. Вот и выйдет новая мысль – главное условие для философского творчества.
Комментатор использует чужой текст, как спицы для вязания, постранично набрасывая на него все новые и новые петли своей мысли. Он, как паук, опутывает несчастного автора, «что и кричать нельзя» - в итоге меняется даже само авторство. В «Куполе храма» от Сикорского, кроме сюжетного текста, ничего не осталось – как же: «Купол храма» принадлежит Розанову и подписан им. Текст-первоисточник становится предисловием, поводом, а комментарий к нему – самой книгой.
И все-таки комментатор – фигура достаточно неопределенная, востребованная немногими. Поясню на своем впечатлении.
В «Куполе храма» приведена история о «погребенных заживо» - трагедия ужасная и религиозно «темная». Несколько семей – старики, взрослые, дети – под влиянием некоей Виталии образовали религиозную секту, а затем, спасаясь от «мук вечных», решили закопаться, «уйти в яму», для чего использовали погреба: спускались туда в чистых одеждах, в каких в гроб кладут, и собственноручно замуровывались. В терновских землях близ Тирасполя оказалось несколько таких захоронений.
Все ужасное всегда интересно; история, как триллер, захватывает с самого начала – и (возвращаясь к теме) неохота от этого изложения отрываться, чтобы посмотреть розановский комментарий. Если бы не моя «розановщина», вряд ли я стал бы возвращаться к злополучным сноскам – и Розанов остался бы непрочитанным. Это как у Гончарова о Чацком – «победитель-побежденный»; Розанов «победил» Сикорского философски, но читатель эту победу не заметил. Стоило ли огород городить?..
* * *
В принципе, все философское творчество Розанова есть развернутый и вдохновенный комментарий к самой философии. Розанов где-то в ней «не стоит», а «подвизается», как «конюх возле Александра Македонского» (так Вас.Вас. сравнивал Щедрина с Гоголем). Посмотрите на основные его сочинения, написанные по поводу чего-либо, на саму манеру его письма. Он – мастер курсива, разрядки, перецитирования, и как будто знает все обо всем. Жанр комментария – это своеобразное откровение его натуры.
Комментарий на странице по-типографски называется «подвалом» - вот место Розанова в философии; комментирование священных книг – это уже особая трагедия его духовного искания. И «Купол храма» в этом смысле достаточно символичен…
* * *
Первое, что сразу бросается в глаза при разборе розановского комментария, - это его эмоциональность. Розанов рассыпает восклицательные знаки пригоршнями – и прорастает целое поле, засеянное ими. Эмоция, которая могла бы быть выражена просто вслух, заносится Вас.Вас. на бумагу – и нам ничего не остается делать, как, зацепившись за сноску, опустить глаза вниз, чтобы прочитать розановское восклицание:
- Вот! В.Р-в.
Что «вот»? зачем «вот»? – домысливайте сами…
Эмоциональная «аура» его комментаторства достаточно богата. Розановские пометки относятся к тому типу литературного языка, который обычно называют экспрессивной стилистикой с обилием модальных частиц и междометий.
Чаще всего у Розанова – пресловутое «вот». «Вот! И не нужно скорби…», «Вот! Безбрачие…», «Вот! Курсивы в тесте ставлю я…», «Вот! Это всероссийское явление…», «Вот это – главное…» Дальше – больше: «Вот!!! В.Р-в.» Или: «Вот, вот!»
Для Розанова в комментарии «Вот он!» словно звучит «Вотан» - верховное существо, Один, Бог, который повсюду. Я не берусь считать количество употреблений, но частотность – почти на каждой странице книги.
Дальше (по частоте) следуют различные модальные восклицания, общий смысл которых сводится либо к «Бр-р, холодно», либо к «Ого, здорово», либо «Ничего себе!» Модальная оценка присутствует везде, она приставлена и к автору текста, и к словам его персонажей. «Удивительно! Замечательно! Прекрасно! Гениально выражено!» Либо: «Ужас! Ужасно читать!» Или: «Какая жизненность! Какая последовательность! Вот это хорошо сказано! Чудное объяснение!» А вот еще "Как благородно! Красивое объяснение, но едва ли правдоподобное» и т.д.
В изобилии встречается и то, за что я всегда ругаю своих учеников-сочинителей, - знаменито-просторечное «ну». Такое чувство, что Розанов здесь запряг бедного профессора и понукает его с надобностью и без. «Ну вот…» - чаще всего; «Ну да…» - следом. Дальше – длиннее, но тоже показательно: «Ну, обычные церковные идеалы…», «Ну вот – выходить на настоящий путь…», «Ну, какой же солдат не спрашивает о Бородине…» Отвесил Вас.Вас. и поклон профессору: «Ну, тоже мудрец!..»
Наконец, еще одно, частенькое: «то-то» - «То-то и дело», «То-то и оно…» Каков философский смысл данного «то-то» - откуда ж нам знать.
Знаки препинания тоже составляют особенный узор. Есть вполне знакомые и привычные (куда ж без них). Но как быть, к примеру, с такими: «?!!», или «!!» Я понимаю – три восклицательных знака, но не два же! Розанов, верно, мог бы и полтора знака придумать. Такое ощущение, что весь комментарий не для бумаги предназначен. Его нужно говорить вслух, со сцены, регулируя силу голоса, тембр и выражение, подобно ручке громкости на магнитофоне. Испытайте, попробуйте, проговорите: «Вот! Вот!! Вот!!!» - «философ пел в церковном хоре…»
Вертится даже определение, что розановский комментарий принадлежит к языческим синкретическим жанрам – читая текст, поем и танцуем. Синкретизм – вот это по-розановски!..
* * *
Психология розановского философствования эгоцентрична – все сводится к личности и личному восприятию, все индивидуально и неповторимо. Но «очеловеченный комментарий» страдает человеческими же пороками – и прежде всего, «иглоукалыванием». Розанов может быть саркастичным, может дать волю своей иронии, иногда может ужалить (беззлобный и «сюсюкающийся» Розанов – это все же неверно), иногда – обидеть и сам не заметить этого.
Впрочем, приведем пример из «Купола храма». Так, проф. Сикорский пишет о Виталии, вдохновительнице погребения заживо: «Никогда из уст ее не раздавались слова надежды и примирения. Напротив, она постоянно поддерживала возбуждение и запугивала – часто говорила, что наступят еще худшие времена…»
Здесь Розанов ставит свою цифру. И что же читаем в комментарии?
«Проф. Сикорский не знает, что о «худших временах» в этом тоне печали и угрозы заговорил еще И.Христос» - и далее следует большой отрывок из Евангелия от Луки /гл. 21/, где говорится о землетрясениях, голодоморе и ужасных явлениях, о том, что «не останется камня на камне…»
Вас.Вас! Неужели из того, что Сикорский не заменил слова Виталии пророчеством Христа о разрушениях, следует, что профессор не знает евангелического текста, и что у вас есть право «тыкнуть его носом» в книгу подобно тому, как Гоголь со своей кафедры заставлял Аксакова читать Иоанна Златоуста?
Вас.Вас! Почему «просто Христос» у вас вдруг превратился в некоего «И.Христа», обернувшись не то подписью какого-то газетчика под статейкой, не то беллетриста средней руки, превратившись в «ФИО».
Еще пример. Профессор Сикорский пишет: «Виталия хорошо постилась, молилась, громко и внятно читала по-церковному, но гражданское письмо и газеты читала и понимала плохо». Здесь Розанов тоже ставит свою цифру, хотя, кажется, что комментировать нечего. И что же читаем в комментарии?
«Ну, обычное медицинское описание… «Гоголь умер потому, что читал аскетические сочинения, а ней Фейербаха» и проч. «Поля (сторонница и советчица Виталии – В.Л.) знала грамоту и читала газеты – и от этого получила влияние на Виталию… Такая, подумаешь, премудрость в газетах… Что же: ведь «газеты» влияют даже на профессоров, наконец, на профессоров-«психиатров», которые другой раз только по газетам и думают… И куда уж тут устоять бедной Виталии против такого монстра…»
Не станем спорить насчет «истоков влияния» - мы же говорим о жанре. Но все же интересно: кто здесь монстр? – Поля? – Сикорский, думающий только по газетам? По чему думает Розанов и почему он так думает? Кто бы дал ответ…
Я понимаю, что сейчас подбрасываю лишь новые упреки в адрес Розанова. Ему и без того в свое время здорово доставалось от Вл. Соловьева и других современников – и, видимо, поделом. Но может быть, и прав А. Камю: важно не то, что говорится, а та интонация, с которой все это произносится? Интонация, ударение, громкость…
Если мы признаем «просодичность» розановского творчества, то мы, в принципе, должны быть готовым и к тому, что «в угоду звуку» философская ценность его сочинений может быть утрачена…
* * *
Война комментатора с автором комментируемого текста – Розанов против Сикорского – удивительна до нелепости, словно битва «соленого» с «круглым», где первый требует религиозного прочтения терновских событий, второй – профессионального, психиатрического.
«Удивительная тенденция проф. Сикорского все дело представить как психиатрический факт (а как иначе он должен был это представить? – В.Л.), - комментирует Розанов. – Этому охотно подмигнули попики (вот, и священникам досталось на орехи! – В.Л.)» Как тут не удержаться от собственного комментария!
Розанов словно не хочет признать свободу другого человека выбирать тот ракурс рассмотрения событий, который он считает для себя важным. Сикорский и не задавался целью «религиозного изложения» и представил дело как факт из своей медицинской практики. Религией был болен Розанов…
Вас.Вас. не хочет признать и другое: для врача-психиатра, в принципе, возможна лишь одна религия – «религия душевного врачевания» (пусть так, как она изложена у Джемса в «Многообразии религиозного опыта»). Для психиатра совершенно ясно, что любые «темные лучи» приведут его пациента к «самозакапыванию». Потому-то Сикорский и пишет, что участники событий «при ближайшем рассмотрении возбуждают гражданскую скорбь».
И здесь Розанов ставит свою «вредную цифру»: «Как это хорошо сказано! О, какой это христианин… то бишь анти-христианин этот Сикорский со своим простым человеческим сердцем…» Вот, наконец, и ярлык повешен…
А бунтует Розанов потому, что его «первоисточник» не трактует погребение заживо как «логическое завершение» христианских идеалов, евангельских заветов и пророчеств, церковных догматов. Этой идеей жил Розанов – а тут такая оказия… Для Розанова Сикорский стал, прежде всего, поводом – для мысли, для спора, для соглашения, для иронии, для антитезы, которая в душе свербит.
* * *
Однако, «чистота эксперимента – превыше всего». Поэтому возвращаемся к жанру комментария в той его части, где он традиционно представлен системой ссылок на информационные, книжные источники. Эта система легко раскладывается на структурные элементы, хотя и здесь есть интересное различие – розановские сноски на другие тексты не только «побуждают к исследованию», но и становятся дополнительной аргументацией или опровержением того или иного положения.
Первая группа отсылок – на библейские и богословские тексты. Евангелие Розанов цитирует обильно – например, из Луки выписал в комментарий более десяти стихов из 21 главы. Здесь же – излюбленный Розановым Апокалипсис.
Значимость «библейского комментария» весьма своеобразна. К примеру, там, где Виталия «возбужденно запугивает» обитателей терновских хуторов, проф. Сикорский пишет: «Постоянное чувства, свойственные обитателям скита: раздражение, подозрительность, страхи – теперь сказывались у Виталии в большей степени, чем прежде». Здесь Розанов ставит свою цифру. Комментарий же изумителен: «Все по Иисусу. Точь-в-точь. См. приведенный из Евангелия от Луки отрывок. В.Р-в.» (все та же 21 глава об «унынии народов и издыхании от страха»).
Вот и розановская мысль – насколько приближены или удалены герои этой трагедии от Христа; насколько обстоятельства приближены к тем, что были обозначены евангельскими пророчествами; насколько вообще дух человека, каждого в отдельности, приближен к Мировому Духу. Поэтому «точь-в-точь» мы и выделили. По Розанову, погребением заживо терновских хуторян не просто оправдывается – доказывается соответствие «тираспольской ситуации» евангелическому пророчеству.
Другая любимая группа отсылок – на литературные и исторические тексты. Кстати, из писателей в «Куполе храма» самый частый гость – Гоголь, что вполне обоснованно: «уморил себя голодом», а стало быть, от погребенных заживо «недалеко ушел».
Другие примеры. При Виталии была девочка-подросток, которая постоянно у нее бывала и служила посредницей между ней и хуторянами. Розанов над «девочкой-подростком» поставил сноску – и под чертой, в подвале страницы, воскресил Ф.М. Достоевского: «Старец Зосима и милый отрок Алеша Карамазов: верно подмеченная черта монастыря – всегда ютится одно возле другого: 60-летнее и 16-летнее…»
Или. Едва Сикорский перенес «психологический центр всего дела» к женщинам, как Розанов сразу же заговорил о культе Мадонны и немедленно воскресил пушкинскую «Мадонну» и стихотворение Лермонтова «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…»
Через отсылки оформляется тип отношений: реалии современности обрастают литературной традицией, литературными моделями, художественными героями, образами, судьбами писателей, заметками философов (в «Куполе храма» наиболее близок Розанову К. Леонтьев – тем, что в противовес Толстому и Достоевскому напоминает, что «о лучшем будущем христианство и не учит нигде»).
Не обошлось и без грубости. Профессор обронил что-то насчет «пришествия антихриста» - Розанов, заметив, подобрал, поднял: «Общие христианские ожидания. Конечно, Феофан Прокопович в это не верил, так как он был только лизоблюд…»
Еще одна группа отсылок связана со сносками на свои сочинения или автобиографичными заметками. С автобиографией – вообще весело. Приведу лишь один характерный пример, который мне самому очень нравится и даже подходит. Проф. Сикорский, обрисовывая фототипию одного из участников трагедии, Федора Ковалева, указывает на «неравномерность мимики на одной и другой стороне лица» и называет это «признаком вырождение». Без цифры мимо такого явно не пройдешь.
«Признаюсь, - пишет Розанов, - и я, грешный, такой же вырождающийся субъект, как и этот Ковалев: у меня даже левая часть бороды скорее и гуще растет, чем правая. Но я замечал, что и у людей деятельных, устремляющихся и ярких, есть эта ассиметрия лица. Художники о ней отлично знают, и вот не заметили ее только медики и психиатры…» С ассиметрией растущей бороды я полностью согласен с Вас.Вас. – у меня также левая часть щеки бреется намного легче, чем правая…
А в остальном – подобный комментарий рождает своеобразное детское восприятие, непосредственное и обытовленное. Розанов, например, рассказывает, как он однажды фотографировался и всякий раз был недоволен своей фотографией – слишком неподходящим оказывалось мгновение, застывшее в кадре. Можно сколько угодно улыбаться таким «мелочам». Хотя припомним (как раз для ассиметрии) что речь идет о самозахоронении нескольких семей – как здесь не поговорить о неудачных фотоснимках!..
* * *
Когда-то А. Белый достаточно едко назвал Розанова «крючником, обхаживающим вонькие дворики» - и, можно сказать, отчасти «угадал» методологию розановского комментария. Философу словно нужен повод, зацепка – будь то слово или фраза, частичка проблемы, ее грань, фрагмент. Весь «Купол храма» написан, цепляясь. Написан, чтобы доказать «мертвенную бледность положительных христиан».
«Молох! Молох! Молох скопчества, Молох монашества! А началось все такою малостию, как «ограничим себя в питие и пище, ибо так угодно Богу… богу ограничений и малостей, богу нисходящих уменьшений… Это постоянное и ежедневное, будничное и праздничное учение всего православия, стереотип православия, как и вообще христианства…»
«Праздник самозакапывания» – вот он, темный лик розановского религиозного мышления!..
Увы, и нам придется ограничиться: образ жанра очерчен и, в отличие от философской мысли, конечен…
* * *
У Вл. Соловьева есть замечательный анализ стихотворения М.Ю. Лермонтова «Сон» - «сон в кубе»: автор засыпает и видит своего героя спящим, с дымящейся раной, и у того, спящего, во сне – девушка на шумном празднике, в задумчивости закрывшая газа и увидевшая сон о долине Дагестана…
Так и у нас: комментарий в кубе – комментарий к комментарию и по поводу комментария. Теперь уже мы пытаемся поймать розановскую философскую мысль в свой комментаторский прицел.
Но нам это – не удается. К счастью…
1997
|