* * *
На поэзии всегда лежит печать утопии – она желает видеть мир лучшим, чем он есть на самом деле; она придумывает этот мир, подчас даже не напрягаясь. Но все же: лучше быть утопистом-литератором, чем утопистом-политиком.
* * *
Я еще долго буду абстрактным человеком; мои мысли еще долго будут не здесь, а там. И это, должно быть, хорошо...
* * *
Приятно, когда твои стихи кому-нибудь нравятся. Я уже всех замучил своей поэтической тетрадкой. Вот, даже песню написал: «Лето проходит...» А впрочем, я не пишу о своей жизни. Мне нет резона показывать всем ее незначительность и глупость. Вообще-то, и мысли тоже не следовало бы записывать. Да, я – тип с несложившимся мировоззрением.
* * *
Ко всеобщей радости, империя, «о необходимости которой так долго говорили», треснула и разошлась по швам, и в небо взметнулся черный флаг анархии и беспорядка. Пожалуй, скоро поэты начнут менять свои стихи на ножи...
Нет, не знаю, что творится с этой страной. Она наливается кровавым соком, гниет, словно сорвавшееся с ветки яблоко, спелое, но треснувшее, ударившись о холодную землю. Я чувствую запах спирта, и даже его приторный вкус во рту. Но я – никто, простая песчинка на размокшей проселочной дороге; слышу, как из-за горизонта катится полуразвалившийся тарантас и через несколько глотков свежего воздуха он втрамбует меня еще глубже в колею, еще сильнее...
Однако, я бы не хотел начинать ни с бессмысленного пессимизма, ни с глупого оптимизма, ни с никчемного спокойствия и ничем не оправданного равновесия. Я начинаю путь, как мне начинается...
* * *
Литература – то прибежище, где будет все, но ничего нельзя будет потрогать руками.
* * *
Кому они нужны – пропитые одинокие поэты, задавленные нищетой и горечью, не нашедшие приюта в ответной любви, мечущиеся от стены к стене в пустой и грязно комнате с облезлым столом и продавленной кроватью? Наверное, никому... Кроме Бога. Непризнанные, но непокоренные...
* * *
Все мои литературные изыскания нельзя назвать «великой целью» и тем более назвать их гениальными, ибо гением человек может быть только после своей смерти... а я живу покамест.
* * *
Черный коридор, в конце которого горит яркий свет... говорят, что так уходит в небо душа... Не знаю, не проверял.
* * *
В душе полный кавардак, словно в ней черти устроили повальный обыск и все перевернули вверх дном – мне страшно думать об этом человеке, но не думать не могу, - мне кажется. Что надо мной сверкнула яркая молния. И даже закрыв глаза, я ясно вижу ее ломаные очертания и чувствую ее ослепительность и... мгновенность.
* * *
Что ж, если есть мост, то по нему нужно идти. Даже если он ведет в никуда, то я мечтаю хоть раз увидеть ничто.
* * *
Человек воистину нелеп тогда, когда боится признаться в своей нелепости. Мудрец – это дурак, осознавший, что он – дурак.
* * *
Какой чистый снег за окном! Я чувствую его ровное размеренное дыхание – уже полночь, и снег таинственно серебрится под печальным сиреневым лунным светом – луна медленно плывет в чернилах зимнего неба. Мне не хватает тонкой мягкой кисточки, чтобы, обмакнув ее, нарисовать гравюру самого чистого, времени года. Снег скрипит под ногами запоздалого прохожего, и за ним след в след поспешает рождественский праздник – вновь яркими огнями озарится веселая подвыпившая улица, зазвенят частушки и песни, и всю ночь до утра будет веселиться народ, будет визжать гармоника и литься вино. В новогоднем вальсе закружатся хрустальные снежинки и, задевая друг дружку, будут звенеть и переливаться радужными искорками под закопченным фонарем. Они будут падать мне на шапку, на воротник, такие кристально-чистые и беззащитные, - достаточно лишь одного теплого вздоха, чтобы тонкие ювелирные грани стали обыкновенной каплей, которая тут же застынет, зацепившись за мех шубы. Они, как люди, - и мне кажется, что внутри каждой снежинки бьется ледяное сердечко, стучит, стучит, как Буре-часы – и время тает... И каждая снежинка – это всего-навсего секунда, даже доля этой секунды. Я смотрю вокруг. Господи! Как много застывшего в снеге времени! Его хватит на всех, его будет слишком много для меня, хотя... Рано или поздно придет весна, и все растает, исчезнет, станет белым прозрачным облаком, что поплывет над бескрайней русской равниной, оставляя загадочную тень на ветках берез, очнувшихся от зимнего сна; в журчании первых весенних ручейков, в черных лысинах лесных прогалин и на тусклом насте хлебных полей.
Как я хочу, чтобы эта зима была белой! Ярко-белой... ослепительно-белой! Но что-то мешает, я знаю – предчувствие того, что вскоре, как бы я того не хотел, белый серебристый снег заалеет от безвинно пролитой крови, почернеет под подошвами безумной толпы, несущейся все уничтожать, рушить, убивать. Неужели любой век должен начинаться с крови и слез? - быть может, это – естественный ход истории, но тогда: как она глупа!
* * *
Я сотворю для себя человека, наряжу его в красивое платье, заставлю говорить легко и непринужденно – и буду посвящать ему стихи (вернее, ей – этому человеку).
* * *
Попов – странный человек. Я чувствую его потенциал любить лишь одного человека и никого больше, даже если он и говорит, что ненавидит его.
* * *
Попов – человек домашний. Я – человек ветреный. Это нас и роднит.
* * *
Притча: Одного путника остановили крестьяне. «Куда ты идешь?» – спросили они. «Важна не цель, а путь», - тихо ответил он. «И зачем же тебе нужен этот путь?» – не поняли крестьяне. «А зачем вам нужна земля?» - вопросом на вопрос ответил путник. «Чтобы жить» - «Чтобы жить...»
* * *
И вот аллегория вечного вопроса: а зачем Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его?..
* * *
Воспоминания бывают разными, но всегда – бесполезными, ибо вернуть ничего нельзя...
* * *
В большинстве своем авангардисты сами не знают, чего хотят, поэтому скрывают свое название за формальными изысками. Из всего этого и образуются развалины литературы. Но рано или поздно они обязательно найдут нечто новое, возникшее на руинах. Мне кажется, что я их понимаю... своим сентиментальным умом.
* * *
Хорошенькая... я уже привык к тому, что хорошенькие на меня не смотрят и не замечают, а если и замечают, то надежно скрывают, то смеются над моей худобой, сутулостью и – в угоду кривым ногам и ненужным ростом, - еще и над сентиментальностью.
* * *
И что, собственно, нужно человеку для счастья? Нет, для жизни? - Дом и Бог... Даже если этот дом на колесах? - даже если...
* * *
Мы с Поповым - порядочные дураки, и я в больше степени. Хорошо быть степенным, не так ли?
* * *
Прогуливались с Поповым по Митрофановскому кладбищу. Смолистые сосны и густое вечернее небо. «Мертвые молятся за нас...» Вот здесь меня и похороните, когда умру.
* * *
В кармане лишь копейки, но на нее еще можно купит коробок спичек, чтобы спалить мир.
* * *
Все чаще и чаще ощущаю провалы в памяти, и еще – в поэзии. Слово словно уходит неизвестно куда, без цели, без красоты... Оно было прекрасно во сне, но снов я никогда не видел и не помнил. Хотя... Был один страшный сон в далеком детстве, после чего я уже ничего не мог видеть ночью...
Мы с мамой бежали мимо страшных красных домов с дымящимися окнами и расплывчатыми крышами, мимо хоккейной коробки, в которой кипел лед; нас преследовали склизкие, как сморчки невиданных размеров, люди – с диким смехом с выкатывающимися глазами; они тянули свои руки-змеи. Такая ладонь провела мне по лицу, как ужалила, - и все обожгло, и я закричал. Я хотел, чтобы мы убежали от них, мимо мусорной свалки, где горела бумага; между общежитиями, из окон которого неслась дикая музыка. Мы бежали по узкой тропинке между заборов, и вдруг остановились, увидев свои преследователей и спереди, и сзади...
* * *
Вообще, все построенное в России за последние десятилетия – на костях...
* * *
Розанов: нужно разрушить политику, нужно создать аполитичность. Да, но во всем и всегда были виноваты именно аполитичные.
* * * Хотелось бы иметь маленькую дачу в ста метрах от соснового бора, с широкой печкой и матрацем на деревянных полатях, а вместо подушки – овчиный тулуп. Как раньше. Так теплее.
* * *
Сижу и думаю о жизни. В последнее время она превратилась в злобное рычащее существо с едва прорезавшимися зубками.
* * *
Пора смотреть не на Запад, а на Север – туда мы попадем быстрее: и демократы, и социалисты, и народнофронтовцы, и монархисты, и коммунисты, и анархисты, и христиане, и я, не причисливший себя ни к кому, и Попов за свою религиозность, и Клепиков за свое стремление выехать во что бы то ни стало... Кстати, если нас посадят в одну камеру, то мы напьемся до свинячьего визга – за встречу. Ведь братья...
* * *
Только недалекие личности поливают грязью и доказывают, что все в нашей стране нужно вымаливать, выплакивать... унижаться, просить.
* * *
Все мысли перемешались, как мелочь в кармане, да и то не в моем...
* * *
Старый друг лучше новых двух. Правильная пословица: лучше иметь пятьдесят старых друзей, чем сто новых...
* * *
Литература не обязана быть доказательной, истинной, умной – ее удел: чувства, а стало быть, взбалмошность, тоска, переживания, счастье, неразумность, одержимость. Короче, все что угодно и что не угодно – тоже.
* * *
Вы знаете, что самое ужасное в человеке? Вот и я не знаю. Наверное, то, что будучи сотворенным по образу и подобию божьему, он позволяет себе такие разные мерзкие штучки, от которых даже черти открещиваются. * * * Нужно уходить, бежать. Но куда? К Юрке Попову в Миасс – в страну вековых сосен, жестяных рукомойников и свежевыбеленных печей.
* * *
Анна Арс. Типичный представитель пост-символизма в эпоху тотального декаданса. Космические сферы, гороскопы, магические числа, «харе рама, харе кришна». О чем?
* * *
С.Ч. подарила мне акварельные краски... Что вы теперь делаете? - пишу акварели. Как Макс Волошин. Правда, он перед этим написал «Путями Каина», а я не сотворил ничего, кроме двенадцатистрочного «Ремонта».
* * *
Какая замечательная поза – непризнанный гений! И все рыдают у крышки гроба и говорят: «Ах, каким он был замечательным поэтом!»
* * *
Хочется писать ни о чем, просто писать, не думая, не выбирая сюжета; не... не... Хочется писать о том, как дождь освежил улицу, как солнце заиграло в окнах домов, как дым от сигареты струится над кустом сирени, как «божие одуванчики» сплетничают у подъезда, как сонные птицы еле-еле перелетают с ветки на ветку, как играет музыка в комнате, как горит газ на кухне, как щелкает печатная машинка, как шелестит в листве ветер, как обнимается парень с девушкой, как хлопает входная подъездная дверь, как в голову лезут никакие мысли, как... как...
* * *
Очень сложно писать, когда кто-то сдерживает руку, или, наоборот, подталкивает.
* * *
Весь день с самого утра с неба падали тяжелые камни. Серые, они стучали по крыше и скатывались по водостокам. К вечеру ими было завалено все вокруг – и дома, и деревья, и улицы, и трамвайное кольцо... Кроме того, поднялся ветер и камни стали разлетаться в разные стороны... Я пил чай и разговаривал со своим другом Юрой. Он такой же дурак, как и я, а потому мы нашли общий язык. Этот язык назывался русским и говорили мы о поэзии. Вообще-то, когда падают камни, стихи писать очень трудно – постоянно сбиваешься с ритма. А еще хуже тогда, когда за стенкой начинают пилить дрова бензопилой «Дружба» или разводить костер – дым из одного окна переползает в другое и приходится чихать, после чего уже невозможно вспомнить нашедшуюся только что рифму. А так, в принципе, все нормально, если не учитывать того, что мы никому не нужны, и камни падают лишь затем, чтобы заглушить наш голос...
* * *
Шутка: в современной русской поэзии есть три великих поэта – я, Попов и все остальные...
|