* * *
Глеб Успенский сошел с ума, его брат Николай спился, «грустный солдат» Всеволод Гаршин выбросился в лестничный пролет, Николай Гумилев был расстрелян, Александра Блока сгноили в болезни, Осип Мандельштам сгинул в лагерях... Дико! Прав Вл. Ходасевич: «История русской литературы есть история уничтожения русских писателей».
* * *
Коммунистов вообще надо гнать в шею...
* * *
Вся прелесть литературы – в совокупности простого и непонятного.
* * *
Зачем Эффен хочет бежать отсюда? Там он будет никто. Обыкновенный русский эмигрант, «заскорузлый в своей ненависти к советской власти...» Мне страшно, что я могу его потерять. Я вообще всего боюсь. А М.Г. говорила, что в России не к чему привязаться... Каждому свое.
* * *
Профессия «доктор» нынче превратилась в профессию «лекарь» – лечить они толком не умеют, зато отнимают уйму времени – на медосмотры. Бездарности всегда отнимают уйму времени.
* * *
Я не имею права ни на кого – это единственная гарантия того, что и я свободен от каких-либо обязательств.
* * *
Из магазинов пропали сигареты. А я не могу без этой сизо-голубой струйки дыма. Что ж, привычка превыше всего!
* * *
Да, меня поженили... такая комсомольская свадьба... с песнями, водочкой и Вовкой Клепиковым в роли свидетеля.
* * *
В Екатеринбурге – уютные узкие улочки – в старой части. Теплые, осевшие, седые и древние... Хорошо. Хорошо, когда не списывается история за давностию лет.
* * *
Все закономерно: каждая станция обязательно предполагает следующую.
* * *
Незавершенное есть несуществующее.
* * *
Наташка. Она всегда улыбается и мне очень хорошо от ее улыбки. Говорит, что не умеет целоваться...
* * *
Барон упился. В умат. Я никогда не видел, как отравляются люди – и бегаю вокруг, и не знаю, что делать. Он, бледный как смерть, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. Окно в купе занавешено одеялом – темно, приторно-рвотно... А если бы он умер? Вовка шутит со своей жизнью, а это никогда хорошо не кончается. А бросишь пить – сойдешь с ума. Нервы не выдержат жизни такой. Вот, так и ходим по лезвию.
* * *
Без сигарет я становлюсь злым и противным: я могу говорить разные пакости, пошлости и грубости; я могу унизиться до окурка; правда, следом за этим любой правительственный муж, устроивший этот табачный кавардак, для меня – м....к. Спасибо Веничке за слово.
* * *
Никому не желал смерти, а вот теперь хочу – чтобы на каждом столбу висело по коммунисту (по Корнилову или Деникину – не помню).
* * *
Каждые сутки напролет – станции, полустанки, разъезды; пассажиры, билеты, просьбы, чай, мусор, качение, белье, скрежет реборд; жаркий полдень и холодная полночь, смех, суета, безвкусный обед, паровозная гарь, копоть, зола из титана, -- и все это: лето, лето, лето...
* * *
Железнодорожное лето дает о себе знать – я становлюсь нервным и нетерпимым к людям, словно Тимон-человеконенавистник.
* * *
Рейсы на Север удивительны! Особенно, от Тюмени и дальше, через Тобольск. Тобольск – очень уютный, старый и печально известный город. Ссыльный. На обратном пути из Сургута мы бываем там в обед: весь перрон усыпан старушками с кошелками – предлагают вареную картошку, малосольные огурцы, кислые северные яблоки, теплые ватрушки и пирожки, и еще много чего... Все утопает в зелени, и кажется, что это вовсе не Север...
А дальше, ближе к тундре, места все пустыннее и глуше; вдоль дороги – мелкая сосновая поросль. Море свободы... Пыть-Ях вообще обошли за полчаса: несколько пятиэтажек, песок, и вокруг – пустота. Все открыто ветрам и заносам. По другую сторону вокзала – домики-вагончики из листового железа и фанерных щитов. Не богато... А еще дальше – Обь...
* * *
В поезде ничего не могу писать. Все слова вымерли, как ихтиозавры. Глупость, конечно.
* * *
Тем страшнее жить, чем чаще ты становишься ненужным, вроде аппендикса, или таким же неудобным. Тогда тебя вырезают.
* * *
«Сон кузнечика» – чистый и летний, паутинка, остановленное время, такое же как в «Письмах».
* * *
«Коробок спичек», на который я так возлагал свои надежды, рассыпался, сгорел – остался лишь неприятный дым того, что было когда-то написано. «Какие наполеоновские планы и какое ничтожное их воплощение!» Все. Это – пустое... И признаваться себе в том, что я действительно люблю это – не любить ничего, врать себе, тешить больное самолюбие.
* * *
Да, проще всего: «Я так вижу мир, и не мешайте мне его видеть именно таким!»
* * *
Часто ловлю себя на мысли о том, какие у меня замечательные бывают мысли...
* * *
В автокатастрофе погиб Виктор Цой...
* * *
Я думаю, зачем люди ведут дневник? Неужели им мало обычной жизни, чтобы еще создавать аналогичную на бумаге? Наверное, дневники – одна из глупостей человечества. И «Дневник писателя» – глупость, и «Уединенное» – такая же глупость... Не глупа, пожалуй, наука – она заумна. Вот, между глупостью и заумью и живет-хлеб-жует человек.
* * *
С каждым днем жить становится все веселее: мы вообще несказанные юмористы. Все смеются над нами, а нам еще веселее оттого становится. В каждом живет Жванецкий, Задорнов, Арканов, Иванов. И все это по соседству с Лениным и Сталиным. И вправду, чудесная компания!
* * *
Почему страшно жить в России? Белый кит заплыл в ее территориальные воды...
* * *
Свободен ли ветер? -- нет, ибо ему приходится огибать идущих навстречу...
* * *
Бунин не принял революции и сгнил в эмиграции, и Толстой не понял революции, и Достоевский, и Куприн, и Ходасевич, и Короленко, и Розанов, и Соколов-Микитов, и Мережковский с женой своей Гиппиус, и Бердяев, и Франк... Все не поняли. Послушать советских ученых – все дураки...
* * *
Мы сидели с Кошелевым у меня; была еще какая-то дама из Оренбурга – его знакомая. Пили водку, вино. И говорили о моем «Коробке спичек».
«Понимаешь, я просто знаю тебя, и знаю, что просто так ты ничего писать не станешь, а потому ищу скрытый внутренний смысл. Читатель этого делать не станет, к тому же, ты сам не даешь никаких указателей на эти смыслы... Помнишь, я про них говорил на лекции?»
Конечно, помню – айсберг. Я еще предложил модель Франкла...
«Ты не обижайся, но у тебя получился обыкновенный соцреалистический рассказ. Этакая иллюстрация к учебнику по психиатрии, причем, весьма не точная». Да, может быть – «нечто из жизни пироманов». Кошелев привел пример из Хемингуэя. «Старик и море».
А потом мы заговорили о Гаршине. «Да я с первых же строк понял, кто стоит за этим рассказом. Но все дело в том, что в «Красном цветке» Гаршин выполнил свою задачу – вырисовал мировое зло; а ты – нет...»
«Брось перо, возьми лопату»... Так тоже иногда бывает.
* * *
Любая свобода тем и хороша, что ты никому не нужен и тебе не нужен никто.
* * *
По-моему, мы сейчас люди без национальности. Странные люди – без гордости, без родины, без жалости. Можно было бы упрекнуть Господа за то, что он позволил издеваться над целой страной, позволил выжать из русских все русское и сделал их некими тварями, кишащими в полуотапливаемых домах, на улицах, на площадях; злое быдловатое стадо, вечно нуждающееся в пастухе и плети; ленивое состояние души и разума, словно перестала существовать необходимость чувствовать и думать. И всегда, всегда такое глупое предчувствие, совсем не похожее на страх, а именно на предчувствие, на ощущение ужаса, «который всегда с тобой», а потому почти не замечаемый и лишь изредка прорывающийся наружу мерзкими мыслями.
Вы думаете, Россия больна? - ничуть. Она здоровее буйвола. Просто мы, временно населяющие ее, - хроники, эпилептики, параноики, шизофреники, дистрофики и олигофрены – ничем ей не обязаны. У нас нет никаких обязательств. И до тех пор, пока нам будет все равно, мы будем жить в нигде...
* * *
Мы не сказочники, мы – материалисты.
* * *
Человек, стоящий в углу, не может быть полезен.
* * *
Не все ли равно, кто будет рассказывать нам про осень...
* * *
Бродить по земле оказалось намного интереснее и забавнее, чем торчать в небесах и считать себя воробьем. Вот что со мной произошло.
* * *
О «Казанове» Феллини. Нелепость и кукольность бытия. Все дышит какой-то необъяснимой марионеточностью: дома, люди, деревья, фонари, тротуары, скамейки, фонтаны, собаки – все-все. Движение строго очерчено и предрешено. Кафкино судилище.
* * *
Авангардистам привычней жить в развалинах – не стоит их беспокоить и тем более выкуривать оттуда.
* * *
Не нужно подстраивать себя под кого-либо, нужно просто строить себя из того материала, что накопило за свою историю человечество. О том же, но применимо к традиции в искусстве, писал Т.С. Элиот.
* * *
Право, если ты желаешь подарить кому-либо целый мир, то дари мир, а не рассуждения о мире, дари слово, а не рассуждения о слове. Рассуждения – дело частное, их лучше оставить у себя в дневнике.
* * *
Шизотип. Излюбленный герой у Попова.
* * *
Верное начало поэзии – что вижу, о том и пою.
* * *
Горячо любимого Барона затянула Москва. Черный Пью колет дрова. Борода – мэтр на мэтр...
* * *
Душа улетает в небо. У ворот рая просят справку с места жительства. – Нет ее у меня... – Ну тогда ступай в ад, - говорит Бог Саваоф.
* * *
Метафоры не сваливаются с неба, как манна. Помпезная, придуманная, вычурная метафора всегда необычайно скудна по своему содержанию, ибо она есть не-умение видеть мир, не-умение видеть взаимопроникновение вещей.
* * *
Пришел Попов и привел с собой Бога. «Сердце в земле».
* * *
Язык нужно любить не столько за то, что на нем можно тараторить без умолку, сколько за то, что на нем можно думать.
* * *
Нужно молчать и слушать, как разговаривают вещи. Чтобы понять смысл их, нужно не властвовать над ними, а сочетаться с ними, как равное с равным. Природа не терпит бунта.
* * *
Каждый раз поздним вечером – прогулка от одной остановки до другой. И говорить о стихах. Прелесть свежего воздуха. Пыль оседает и становится незаметной. Не чихается без пыли. Город мертв.
* * *
На берегах Оби. Дикость и свобода. Очень много воздуха. За горизонтом – Север. Страна гипербореев...
* * *
«Взбалмошная полночь» увенчала собой полтора года работы. Теперь пустота и навязчивая бессонница.
* * *
В конце концов, все порочны. Даже троллейбус на остановке...
|