Тибетский мудрец счастлив, когда в лучах заходящего солнца он видит восемь озер с ясной и чистой водой, и посреди каждого озера – шестьдесят миллионов цветков лотоса, и на одном из них – лучезарного Будду. Наш среднерусский дурак счастлив, когда лежит на лесной поляне в окружении птичьего щебета, душистой травы, водки, закуски и женщин...
…Пожалуй, очень трудно найти такое произведение, которое, будучи так плохо сделано, врезалось бы в память и оставалось в ней навсегда – знаменитый «Портрет Дориана Грея». Если изъять из него одну единственную вещь – сам портрет работы Бэзила Холлуорда – то роман сразу же потеряет всю свою ценность, представ обыкновенной интеллектуально-эстетической игрой, причем довольно низкого уровня.
Поставим дату произвольно – в 1837 году в немецком городке Тюбингене в доме столяра Циммера и в русском городке Вологде в доме Гревенсов жили два поэта, беседовали с великим богом смерти Танатосом и трепали по загривку его трехголового Цербера. Сидели на пороге: в тот мир было еще рано, в этот - поздно. Они были чрезвычайно близки друг другу, хотя, возможно, и не знали друг о друге...
…На титульном листе трагедии Гоголя следовало бы написать: «Хочешь быть счастливым – будь одиноким». Я бы, наверное, так и сделал, если бы не печаль Розанова о человеке, который, глядя на окружающие его рыла, сошел с ума от ужаса. Конечно, можно чувствовать себя Аполлоном в своей комнате, увешанной знаменитыми гравюрами Гойи; можно мнить себя высоконравственным человеком рядом с иллюстрациями Бердслея к «Лисистрате». Счастье – какое счастье, что ты не такой, как они! Ты один – красота, гармония, истина
Как прежде, шум и суета И торопливый пестрый гомон Стирают утреннюю дрему Со староневского холста. Но цвет – не тот, рука – не та, И почерк чей-то незнакомый, Как бисер, ссыпался с листа.
«Скоро кончатся дни мои. О, как не нужны они мне. Не тяжело это время, но каждый час тяжел…» Так умирал в 1918 году Василий Розанов в Сергиевом Посаде, в холодном нетопленом доме, когда за окном хрустели крещенские морозы. Умирал от нестерпимого голода, в полной нищете, обреченный и заброшенный. «Вот сейчас лежу, как лед мертвый, как лед трупный… Ну, миру поклон, глубокое завещание никаких страданий и никому никакого огорчения. Вот кажется все!..»
Удивительно жить в эпоху, когда старые идеи и ценности слишком значительны, а новые, если и появились, то еще не вошли в обиход. Привычка – дело жестокое; от нее нельзя отказаться в одночасье; она всякий раз будет напоминать о себе. Именно этой печатью привычного восприятия помечена оценка поэмы «Двенадцать», ставшей для массового сознания «символом революции».